Мечтательница.

Темная ночь. Даже если бы небо не было укутано в одеяло из облаков, сюда, в пещеру, звездный и лунный свет все равно не проникли бы. Так было не одну тысячу лет, и так будет еще много веков после того, как еле различимый, маленький силуэт покинет эту обитель давно забытых богов и демонов.

Тихая ночь. Не слышно никакой живности, не слышно ветра или воды. Только горькие всхлипы девчонки у древнего алтаря, на котором безмятежно лежит тело в доспехе.

Она вспомнинает:

Она вспоминает своего отца, чье тело лежит перед ней. Вспоминает его живым, ласковым, чуть насмешливым, с копной непослушной рыжей шевелюры. Такой же, как у неё. Вспоминает его резким, подвижным и... теплым. Полной противоположностью того, что лежит сейчас перед ней.

Её глаза разъедает кислотой слёз и ярости, жгучей обидой. На ухоженных пальчиках сорваны ногти в кровь, дорогое платье измазано и изорвано долгими скитаниями в поисках этой самой пещеры. Пещеры, где сбываются мечты.

Сквозь рыдания, сбиваясь и срывая голос, она твердит, как одержимая, повторяя раз за разом:

Не уходи смиренно в спокойствие ночи,
Былые годы гореть должны и бушевать на склоне дня.
Ярись, ярись угасанию света вопреки!

Хоть мудрецы в конце концов твердят, что тьма права,
Словам их молнией не вспыхнуть, и они
Смиренно не сходят в спокойствие ночи!

Блаженные последним махом плачут, как живо
Их дела могли бы разогнать спокойствие застоя,
Ярятся, ярятся угасанию света вопреки...

К всхлипам и словам начинают примешиваться невнятные шепотки, из щелей начинают выползать щупальца всех оттенков темноты, привлеченные чужим горем. Спавшие много веков, потревоженные, они ищут, кто посмел их побеспокоить.

И дикари, кто ловил и воспевал движенье солнца,
Узнают слишком поздно, что печален был их путь,
Смиренно не сходят в спокойствие ночи!

И люди мрачные, в предсмертии своем, невидящим уж взором,
Глазами сле́пыми сверкнут, как метеорами ярчайшими,
Ярятся, ярятся угасанию света вопреки!

В темноте начинаются мелькать странные, извращенные образы человекообразных, духов и воина, отбивающегося от них, идущего на Зов:

И ты, отец мой, здесь, на этом возвышении,
Кляни, благослови меня слезами яростными, злыми, я умоляю —
Не уходи смиренно в спокойствие ночи,
Ярись, ярись угасанью света вопреки!*

Что-то тяжелое упало на нее и больно ударило в плечо, навалилось сзади невыносимой тяжестью, придавило к полу, выбив все слова и воздух из груди. В ушах поселился сонм серебряных колокольчиков, в глазах — разноцветные искры и феи.

Но через все это буйное безумие она слышала непонятные слова, которые что-то нашептывало ей из темноты. Язык не был ей известен, но смысл сказанного приходил образами, от которых её бросало то в жар, то в холод. По левой руке растекался раскаленный металл, застывая причудливыми завитками печати. Огненно-рыжие волосы — предмет гордости и наследство отца — стремительно блекли, выцветали. Те волоски, что не поменяли цвета, выпадали и вспыхивали, рассыпаясь бессильными искорками.

Уже теряя сознание от дикой боли и ужаса, плясавшего вокруг неё, упрямая девчонка бросила взгляд на то, что она приняла за алтарь и успела увидеть, как мертвое тело дернулось и стало подниматься.


Когда она открыла глаза, никакой пещеры вокруг не оказалось, а над ней стояло чудовище. И без того перекошенная морда кривилась в окоченевшей ярости. Поседевшая девчонка выдавила из себя улыбку:

— Папа, ты вернулся.

— Я же обещал, что не оставлю вас с мамой одних, глупая.:

Но то, как это произошло... не могу подобрать подходящих слов для этого кошмара. Но ты не бойся, — отец легонько покачивал на руках обессиленную дочь. — Мы найдем способ либо исправить твою ошибку, либо изменить условия оплаты.

Девчонка попыталась кивнуть. Не важно. Пусть злится, пусть успокаивает сказками, что все можно исправить. Пусть впереди расплата и бесконечная агония — плевать. Отец снова рядом. Отец снова с ними. Как он и обещал. Как она и мечтала.

______________________________________________

*:

Печать ужасно чесалась.
Прошло несколько лет, девочка немного подросла, вытянулась угловатым подростком. И Печать росла вместе с ней.
Раньше Печать если и давала о себе знать, то лишь на несколько мгновений, слегка покалывала - и снова успокаивалась. Теперь же зуд не проходил уже почти месяц.
Девушка зарычала сквозь зубы.

— Не рычи. Молодая еще — рычать. Или наоборот, поздно уже. Это как посмотреть... — медленно и четко выговаривая каждый слог, произнес отец. — Не отвлекайся.
Жемчужноволосая скривилась.

— И не кривляйся, — слова все еще трудно давались сухой глотке восставшего мертвеца. — Мало ли, что тебе мешает. В реальной драке никто не будет интересоваться, давно ли ты мылась, не прошел ли ожог крапивы или укус насекомого.

Девушка вздохнула и снова взялась за меч. С силой выдохнула, кое-как подняла его двумя руками и стала удерживать параллельно земле.
Сил почти не оставалось, руки дрожали. И еще этот бесов зуд...

— У меня нет для тебя детского меча, — скрипуче вздохнул отец. — Привыкай к тяжести. Дальше будет легче.

Длинноухая скрипела зубами и мысленно костерила все живое и так неудачно ожившее неживое, но все еще держала меч. Казалось, что он издевается и извивается у нее в руках.

— Достаточно. Опускай.

Стараясь не уронить, она медленно опустила меч. Руки продолжали дрожать, а плечо продолжало гореть под Печатью.

— Вот так. Умница моя. Это тебе не деревяшками шаев гонять по грядкам. Настоящее оружие имеет вес, как и всякая часть твоего тела. И, как всякая часть твоего тела, оно может утянуть тебя не туда, куда тебе хочется. К его весу, форме, длине и танцунужно привыкнуть. Подчинить себе. Сделать частью себя. Натренировать.

Девушка мрачно кивнула и попыталась непослушными пальцами отправить меч в ножны. Чуть не уронила, ругнулась тихонько, но все же справилась. Со второй попытки. Передав оружие отцу, она пристроилась рядом с ним на траве.

— Теперь рассказывай. Что у тебя с рукой? Печать?
— Да.
— Зелья не помогают?
— Нет.
— Печально, но ожидаемо.

Они немного помолчали.

— Иногда я вижу что-то, отец...
— Конкретнее.
— Какие-то черные вихри, пылинки... а в них - красноватые искры...
— Печально, но неизбежно.
— Что это такое? — девушка встрепенулась.
— Та тварь, что помогла тебе. Что вернула меня. Ты одержима ею, моя милая, маленькая Son'Günah. Скоро ты станешь видеть ее целиком. И вы сможете общаться.
— Ого!
— Не радуйся раньше времени. Хорошего от нее ничего не жди. Разве что ты сможешь подчинить ее своей воле. Так, по крайней мере, не лишишься рассудка.
— Я буду стараться, отец, — она снова попыталась расслабиться и растянуться на пожухлой траве. — Я буду очень-очень стараться.

Бесовский зуд снова вернулся.
Раз за разом, он возвращался и с каждым разом становился все настойчивее. Сначала было просто покалывание кожи и зуд. Но, спустя время, ощущения стали переливчатыми: кожа то наливалась жаром расплавленного металла, то обжигала касанием мороза.
Хотелось уже не просто чесать Печать, а содрать её. Содрать вместе с кожей, с мясом, с костями, если понадобится!

Но кому нужна будет уродливая замухрышка без руки? Тем более, что не было никакой уверенности, что это поможет. То-то Черная Мохнатка повеселится...

Черный дух. Черная мохнатка — прозвище, которое она ему дала, когда он первый раз соизволил явиться ей... ну, не во плоти, конечно, но хотя бы стал видимым, а не мелькал на краю зрения и мерзко хихикал на пределах слышимости.
Маленькая злобная тварюка, это об её появлении возвещало раздражение Печати. И чем больше поручений темная выполняла, тем сильнее становилась Мохнатка, тем сильнее жгла Печать.

Иногда молодая девушка отказывалась выполнять задания, и тогда тварь пропадала, но Печать на прощание обжигала так, что темная теряла сознание от боли.

«Кисейная барышня,» — несправедливо ругалась она, когда приходила в себя.

Но темная просто не могла позволить Мохнатке всю жизнь направлять её и решать за неё, что делать, а чего — нет. Возможно, это было детское и глупое упрямство. А может быть — жизненно важные шаги в усмирении твари.

«Усмирении, как же,» — горько усмехнулась девушка и услышала привычное злобное хихиканье.

Однако, порой Мохнатка бывала полезна. Некоторые умения темная выучила только благодаря ей — все-таки отец, хоть и славный воин, но не был всеведущ. А вот Мохнатка, похоже, черпала знания из какой-то совсем бездонной дыры.

Ценность знаний девушка оценила годами ранее, когда от них только-только отвернулись знатные родичи мамы, фактически выставив на улицу ни с чем, и мелкой девчонке пришлось не только научиться зарабатывать себе на хлеб, но и защищать себя и еду от стаек беспризорников.

Некогда с таким трудом вбиваемые в голову наёмными учителями знания на грязных улицах пришлись неожиданно кстати: девочка почти случайно выяснила, что некоторых агрессивно настроенных живых можно победить без всякого оружия и вообще без применения силы.

Требовалось не так много: чтобы противники хотя бы чуть-чуть соображали. С глупцами все чаще приходилось пускать в ход силу, и здесь ей не часто удавалось выйти победительницей, ведь силы, как правило, были не равны.
Зато если котелок у нападавших варил, то это сразу открывало кучу возможностей: можно было заболтать до беспамятства, настроить соратников друг против друга, внушить им, что она — их лучший друг или же просто не стоит их внимания. Каждый раз все было по-разному.
Оценив банальное «знание – сила» на практике, девочка стала буквально одержима поисками данного вида силы.

Натренировавшись до седьмого пота с отцом в отработке боевых упражнений, темная девчушка шла окунуться в ближайший водоём, после чего устремлялась на поиски книг и таящихся в них знаний.
Лишь спустя пару лет она с отвращением осознала, что далеко не любому печатному или записанному слову следует верить. Сначала стала замечать противоречия в некоторых книгах. Потом — расхождение в написанном и происходящем на самом деле. В этом новом знании очень помогла библиотека Валькирий, куда она пробиралась по ночам, пользуясь темным оттенком кожи и скрывая жемчужные волосы черной тряпкой.
Впрочем, подобные предосторожности именно там были ни к чему. Зато данная практика пригодилась ей много позже, когда она проникала в замковые библиотеки и охотилась за книгами различных колдунов и алхимиков.

Поэтому, когда Мохнатка давала задания не на ограбление или обман бедных фермеров, а на исследование древний руин или книг, девушка никогда не отказывалась.
Впрочем, когда дело касалось обмана или применения силы, она тоже не сказать, что всегда посылала тварь пешим ходом в места, где адское пекло не оставляет ни кусочка тени. Когда под настроение, но чаще всего отказывала она в тех случаях, когда обмануть или добыть что-то было слишком просто.
К чему обманывать бедного работягу, если он и так ни беса не соображает после целых дней работы в полях? Совсем другое дело, если обдурить надобно хитрого торговца, который обворовывает покупателей путем уловок и небылиц. Или же придворного интригана вывести на чистую воду, и, либо сдать страже, либо использовать впоследствии для своих нужд.
Хотя, конечно, поначалу ей и самой доставалось в этих делах не хуже, чем в учебных и не очень драках. Порой даже и синяки были как от телесных, так и умственных дел. Но она училась, и со временем приносить плоды.

Шли годы, девушка росла, училась, а вместе с ней крепла и Мохнатка, давно уже утратившая своё «мохнатое» обличье. Новые встречи, новые соратники, восхищение и разочарование, страсти и отчуждение, дальний поход с товарищами-побратимами из холодных земель на теплый север... Темная сама не заметила, как привыкла к раздражению на левой руке, где расползалась замысловатыми щупальцами Печать. Рука продолжала впадать то в жар, то в холод, но воительница научилась игнорировать эти ощущения.

По крайней мере, она так думала несколько десятков лет, пока впервые не увидела над речкой возле города Хиделя «плавающих» в воздухе рыб, а старые кипарисы за одну ночь не обратились в кривые и узловатые деревья с розовыми листьями, которые, к тому же, еще и не боялись ни огня, ни топора, ни древоточцев.

И тогда Печать вспыхнула с такой силой, что темная воительница, уж почти век странствующая под этим небом и справедливо считающая себя кое-что (но отнюдь не всё, разумеется) повидавшей в этой жизни, задохнулась от боли.