Песок сквозь пальцы

Зейма

Он смотрит на меня невозмутимо-спокойно, с той отстраненностью, что так хорошо удается дряхлым старикам. Кажется, что прислушивается он не ко мне, а к натужной работе своего угасшего тела. Судя по уродливым узлам косточек на костлявых пальцах, старика терзает артрит, да и минуту назад эти самые пальцы, подрагивая, нырнули в маленькую шкатулку из чароита, выудили пилюлю опасно-красного цвета, втолкнули в сухие сморщенные губы.

С тех самых пор дыхания его не слышно почти, сам он замер в громадном мягком кресле темно-зеленого бархата с высоченной спинкой и не шевелился больше. Я поглядывала на него, с цинизмом молодости беспокоясь, не изливаю ли я свою заботу трупу.

Всемогущий верховный маг Басар Шель-Амар, о котором сложили легенды до самых дальних островов…
Горькое разочарование раздавлено было мной безжалостно. То, что Бессмертный Басар выглядел как развалина, не отрицало его мощи и опыта. Пусть он не решит мои проблемы мановением длани, но, возможно, подскажет путь. «Если еще не помер…»

Очередной раз споткнулась и воровато зыркнула на неподвижное лицо в обрамлении тщательно расчесанных серо-черных прядей. Надо сказать, если где и просматривалось величие Басара, так это в роскоши одежд и громоздких драгоценностей. Хламида из дорогой валенсийской парчи была расшита редким коричневым жемчугом, как у какой-то богатой куртизанки. Большой амулет на груди сверкал рубинами и топазами, ухо оттягивала крупная серьга с затейливо завернутым золотым змеем.

Он был богат и бесстрастен. Чем можно тронуть сердце его, если все страсти человеческие сгорели там давно и успешно?
Власть? В его руках три провинции, и говорят, что соседи оббивают пороги его приемной, прося взять и их под свое покровительство, но он отвергает их.
Нажива? Ходили слухи, что одному из своих продажных слуг он велел влить ведро расплавленного золота в глотку. С тех пор любое упоминание о щедрости Великого вызывает обморок среди его челяди.
Похоть? Хоть и сейчас нет-нет да рассказывали дивные байки про наложниц Басара, верить им явно не стоило. Человек, который сидел передо мной, был слишком древний и  изношенный. Красота не трогала сердца его, потому что в этом возрасте красивым считают полезное.

Ни сентиментальность, ни старческая детскость не коснулась его души, оставляя просто усохший камень, равнодушный и молчаливый.
… я молчала уже пару минут и тишина становилась вязкой, как тина.  

-  И ради такой ерунды ты отравила сердце моему писарю? – неожиданно царапнул мой слух шепот.
Я малодушно вздрогнула и посмотрела на старика. Он сидел, как и прежде, неподвижно, лишь выцветшие глаза его тускло смотрели прямо мне в душу.
- Я не травила… - шепнула я в ответ растерянно, понимая, что он все равно услышит.
- Внушила ему жалость, какой не заслуживаешь, поманила надеждой на благодарность, которой не будет, заняла мысли пустыми мечтами…

Горло царапнула обида. Старик был прав, но какое у него право? Что стоит маленькое разочарование горбатого писца по сравнению с моей бедой? Мое тело сгниет, а горбун еще долго будет тратить серебро в местных борделях в свое удовольствие.

Может, Басар умел читать мысли, а может, он захотел спать. За моей спиной шевельнулись два черных ташиа-мага, и я поспешно поклонившись, пошла к выходу, ускользая от протянутой лапы и остро глянув на прислужника.

... город шумел за порогом дворца мага, как горная река: крики погонщиков, рев верблюдов, грохот барабанов зазывал и смех прохожих сливались в один нестихающий поток, и постепенно ты вливался в него, и сам добавлял свою лепту в общий гомон.

- Иди-иди, чего стоишь, уважаемая?! Тут стоять нельзя, слышишь? Топай, говорю! - в спину ощутимо толкнуло, мордатый охранник спихнул меня за ворота и громко звякнул кованной ажурной створкой ворот, закрывая двор.

Я, было, дернула норовисто подбородком, - не позволено никому так обращаться с Детьми Пустыни, да не на кого было уже изливать свое негодование - спина мордатого сворачивала по гравию дорожки прекрасного сада, а около ворот дворца, словно волшебной стеной было огорожено пространство в две руки - куда суетливые торговцы и спешащие по делам горожане со странной точностью не заходили, огибая это место по неудобной и четкой дуге.

Так что, голову я опустила, поправила платок пониже на лоб, как местные носят и пошла себе, хмуро размышляя, есть ли смысл искать ночлег или проще уйти на окраину к скалам и там переночевать, как есть. Как ни странно, ночевка в какой-нибудь щели у скал манила больше, да денег бы мне сберегла, так как их оставалось совсем чуть.

... из дворцовых дверей светлого резного дерева, торопливо оглядываясь, выскочил горбун в форменной накидке дома Шель-Амара, повис на решетке ворот, вглядываясь в толпу, снующую мимо.
Так и не высмотрев ничего, досадливо сдернул с себя накидку, скомкал и сунул в сумку у пояса, загремел цепью и через мгновение городская толпа растворила его в себе.

***

В комнате общественных слушаний было довольно неопрятно, холодно и грязно.
Жрец в походной бордовой шерстяной сутане уселся за стол у кафедры и брезгливо оттер натянутым рукавом пространство на столешнице. На это место был уложен официального вида свиток, как водится для важных документов - из специально обработанной телячьей кожи, с шнурком и красной печатью парламента.

Его напарник, посуетливей и чином поменьше, не иначе, адепт, в серой хламиде, уселся напротив, на табурет посетителя и вывалил перед собой кучку дешевых жестяных блях с грубо чеканенными знаками.
- Ну чтож, благословенные, приступим к делу нашему скорбному, - заучено возгласил жрец, уткнув костлявый желтый палец в верхнюю строчку свитка, - Братья Гаферий и Заур, вводите грешных по одному, малых и отроков с родителями, неспособных к перемещению - с сопровождением.

У больших, грубо сколоченных из кипариса дверей, лязгнуло, и два церковных рыцаря одновременно приоткрыли створки. За дверьми сдержанно зашумело, заохало людское стадо.

- Первый кто, заходи! - гулко рявкнул сквозь забрало то ли Гаферий, то ли Заур в толпу.
Народ разом прижался, стих.
Первый в ряду, кряжистый угрюмый мужик в кожаном фартуке, ступил вперед, словно неохотно раздвигая перед собой стену, двинулся, набрал инерцию, уже ровно и грузно протопал в зал и встал перед столом жреца, торопливо сдернув с головы застиранную тряпку, заменявшую косынку.

- Имя, кто по занятию, откуда?
- Каледон Беспалый, кузнец. Деревня Маковый дол.
- Когда греховную метку получил?
- Так как, ваше святейшество, знать? - кузнец растерянно развел громадные клешни-ладони, - ни сном, ни духом, работал, молился исправно...

- Блудословишь, тварь греховная! - взвизгнул серорясник, фанатично тараща мутные глазки и воздевая кулак с зажатыми шнурками от жетонов, - не молился, а молился, так не истово! Не каялся, а каялся, так лживо! Не жил во смирении, а блудил пакостно, раз Эллиан ...
- Брат Исайя, умерьте пыл свой праведный... - досадливо кашлянул жрец, морщась от жестяного грохота, - эдак мы в этом сарае до рассвета будем обличать.

Минута тишины нарушалась лишь взволнованным сопением адепта да глухим гулом за дверьми.
- Каледон Беспалый из Макового дола направляется на поселение в лагерь при церкви Скорбящей Эллиан, как лицо, отмеченное печатью греха вечного... Молись, да снизойдет на тебя милосердие пресветлой.

Жрец сделал экономичное движение дланью в сторону грешника, вроде бы и благословляя, а, скорее, давая знак своим служкам.
Адепт, порывшись в жетонах, достал один, опасливо просеменил к столбом стоящему кузнецу и накинул на него шнур.
- Буквица А, красная зона. - сообщил Исайя священнику и тот сделал пометку в своем пергаменте.
- Смотри, не потеряй символ скорби, грешник. А то никто похлебку тебе не подаст и будешь кости тухлые жрати, аки смердящий пес... - прошипел он в ухо оцепеневшему кузнецу и вернулся на табурет.

Кузнец опустил взгляд на грудь, разглядывая корявую чеканку, и словно не веря, перевел глаза на жреца. Оба воина разом двинулись к просителю, словно предвидя следующее событие.

А кузнец внезапно рухнул на колени и  стукнулся косматой башкой о камни пола:
- Святой отец, не погубиии! До смерти рабом твоим буду, ваше чистейшество, только не зона!
Рыдая и бася, как медведь, так и был вытащен Гаферием и Зауром за порог под мышки волоком.

... - Пусть следующий идет, да шустрее там!

Зейма.

Далеко идти не хотелось.
Зейма присмотрела старые скалы на юго-западе, источенные дождями и ветром. Опыт проводника подсказывал, что в этой породе должны быть или небольшие ниши, или, если повезет, неглубокие пещеры от старых разработок меди и шпата.

После получаса лазаний по уступам, такая и нашлась – пещерка на крупного медведя, а уж Зейме там и вовсе хоромы не хуже кальфеонских ночлежек. В стремительно сгущающихся сумерках, она тщательно осмотрела место, чтобы не устроится по невнимательности с какой-нибудь из змей, потом торопливо нарубила кинжалом веток с ольхи по-соседству, бросила на них сумку, значительно исхудавшую после путешествия и свернулась тут же сама.

Ужина не было, но Зейма не слишком этим огорчалась. Привычка ограничивать себя в дороге заставила принять этот факт с невозмутимостью, и она какое-то время просто лежала, разглядывая близкие звезды в зеве своего убежища.
А вскоре она спала, по-животному не думая о том, что будет дальше. Завтра наступит день и она что-то придумает до вечера. А потом еще и еще день. И пусть осталось ей не так уж и много, никто не скажет, что она не цеплялась за жизнь всеми когтями…

… - Эй, Йохан, сюда! Смотри, чего нашел! Ишь, притаилась, гадюка… - треск факелов и тупой удар в ребра выдернули Зейму из пропасти сна без мыслей и картинок. Проснулась она резко, сразу, как умеют только дикие люди, не разбалованные уютом и покоем. Сейчас она просто сверкала на незваных светло-карими глазами и молча ждала, не двигаясь.

- Ха-ха, а ты говорил, не полезем на старый карьер! Говорил же, их сюда, как овец на клевер тянет! – радовался напарник Йохана, кряжистый мужик-фермер в кожаных штанах и серой рубахе, с шеи которого свешивался грубый перекрест Эллиан из дерева, - Вылазь-ко, шельма прокаженная!

Очередной ощутимый тычок суковатой палкой в ребра, заставил Зейму шевельнуться, медленно выползти наружу, оставляя свое уютное гнездо.
Йохан, усатый высокий мужик, вида пообтесанней, чем его напарник, внимательно смотрел на девушку, разом приметив и сбитые, но богато расшитые сапожки с кистями и выбеленный песками пустыни балахон двойного плетения. Видно было, что старший в этом патруле волонтеров был из городских – не то ремесленник, не то торговец из мелких.

- Кочевница, - обронил он очевидный вывод своих наблюдений, - не похоже на порченую.
- А на днях-то, помнишь?.. гиганта прихватили, а ведь тоже врали, что зараза их не берет! – горячился фермер, осеняя себя защитой и отступая на ветер от Зеймы, - глянь, глянь, Йохан, - пятна-то на кистях уже…

Йохан пару минут пялился на кисти пойманной, а после кивнул тяжеловесно:
- Гони в телегу, братья пусть разбираются. Наше дело найти людишек порченых, а уж кто из них грешен, дело жрецов.
Фермер подпихнул Зейму палкой в бок, направляя вниз по склону, к одинокой телеге на дороге, что светила тусклым светом бокового фонаря на двух равнодушных кляч.

- Я не зараженная! – поняла вдруг ужас и неотвратимость происходящего Зейма, отступая… Да только отступать было некуда.
- А коль не зараженная, так и боятся нечего, - отводя глаза, подвел итог Йохан и тяжело зашагал вниз.

"Сегодня косушку серебра еще и полста тысяч, так оно, ночь день кормит. Две-три облавы и можно новую лошадь купить…"